1. Булат ШАКИМОВ
ЧТО ТАМ , ЗА ДАЛЬЮ ?
(повесть)
1
В огромном, залитом ярким солнечным светом математическом кабинете кроме меня нет ни души. Разбрызгивая
грязной тряпкой воду по сверкающему, свежей краской деревянному полу, я недовольно и торопливо натираю старую классную
доску, которая никак не желает мне поддаваться.
В открытое окно доносятся откровенно дразнящие меня крики и смех играющих на школьном дворе детей, многие из
них не видели друг друга целое лето и теперь общались на зависть радостно и шумно.
Я обижен на себя и свою судьбу, что сегодня в первый день сентября так несправедливо оказался дежурным по
классу и, будто в подтверждение моих мыслей с рисованных портретов на стене, словно жалея, сочувственно взирали на меня
из прошлого лики преуспевших в точных науках великих мыслителей и математиков.
Вызывая улыбки у одноклассников, я дважды выбегал во двор, чтобы намочить тряпку в большом металлическом
чане с водой, но все равно на черной годами исчерченной мелом ссохшейся полированной поверхности без конца, будто
дразня меня, бледно-светлыми разводами проступали прошлогодние полосы.
Мне уже хочется бросить эту ненавистную грязную тряпку и скорее присоединиться к своим друзьям, которые бегают
на улице. И в этой суматошной тишине, я слышу вдруг, как кто-то, открыв дверь, незаметно входит в класс и, едва слышно
хлопнув крышкой парты, ставит на нее свой портфель.
Спиной я начинаю чувствовать, как вошедший с заметным интересом разглядывает меня, но мне некогда и не
хочется, да и лень смотреть по сторонам и, не оглядываясь, продолжаю натирать тряпкой давно опротивевшую мне классную
доску.
– Хочешь, я помогу тебе? – вдруг раздается из-за спины еле слышный и такой доброжелательныйробкий голосок.
Нехотя обернувшись, я вижу беленькую незнакомую девочку с удивлением разглядывающую меня своими
огромными изумительно серыми глазами. В сплетенных и собранных на ее аккуратной макушке тугих темных косичках
красовались пышные банты нежного туманного цвета, издали напоминавшие крылья большой внеземной бабочки.
«Кто это такая? – с удивлением думаю я, на секунду перестав размазывать грязь по школьной доске. – Откуда она
появилась?»
Не зная, что ответить взявшейся откуда-то сказочной девочке я недовольно отворачиваюсь. Мне кажется, что я где-то
уже слышал этот ангельский голосок. Я пытаюсь напрячь свою память…
Да, это же она! Я узнал ее почти сразу. Это та самая девочка, которая всего пару дней тому назад помогала мне
собирать второпях рассыпанные мной семечки на посадочной площадке автовокзала, а затем вместе со всеми трясясь на
рытвинах и ухабах, ехала из города в одном битком набитом автобусе в наше село. И наверняка, она тоже узнала меня!
Мне от этого становится неловко и стыдно, я чувствую, как предательски начинают гореть мои щеки и уши. Я не знаю,
что делать и непроизвольно, уже ничего не соображая, всучив в протянутые ручки наивной незнакомой девочки грязную мокрую
тряпку, стремительно выбегаю из класса.
…Позавчера у меня был один из самых счастливых дней в моей жизни. Перед самым началом нового учебного года
мама наконец-то разрешила мне с младшим братом съездить в областной центр посмотреть приезжий зоопарк и купить кое-что
к школе.
Накануне, забравшись в отдающую свежестью прохладную постель, я долго не могу заснуть. Я почти год не был в
городе. Уже давно спит глубоким сном весь наш дом. Бесшумно и чутко дремлет за стенкой мама, ей вставать чуть свет.
Наполняя ночную тишину размеренным тиканьем, тянет свою вечную службу старый будильник.
Переполняемый радостью от предстоящей поездки я долго и неподвижно лежу с открытыми глазами, боясь нечаянно
скрипнуть сеткой старой кровати и разбудить маму. На светлом потолке комнаты едва колышется темная тень заглядывающей
к нам в раскрытое окно веточки клена. И вот с ней, с этой любопытной ночной веточкой я хочу поделиться своей радостью.
«Веточка, – шепчу я тихо, делясь с ней своей радостью, – завтра мы с братиком поедем в город… Мы купим мне модные
ботинки на платформе и красивую рубашку, а братику я хочу подарить спиннинг…
А еще, недавно я себе заказал в нашем сельском ателье темные расклешенные брюки с прямыми накладными
карманами. И почти все свои деньги, что заработал летом на зерновом току, я отдал маме, а часть мне не терпится потратить на
себя и братика. Ты слышишь меня, веточка?..»
Веточка согласно и быстро кивает мне в ответ. Сладко и тревожно ноет что-то в груди и сердце мое, похоже, готово
разорваться от нетерпения и близости счастья завтрашнего дня. Я закусываю губы, чтобы не закричать от переполняющей
меня дикой радости, тихо отворачиваюсь к стене и уже в который раз, пытаюсь досчитать до ста, чтобы скорее уснуть.
– Сынок, милый, – тихо будит меня мать.– Вставай солнышко, идите завтракать.
Я быстро вскакиваю и выхожу во двор, где уже по гулкому утру, разбрызгивая под ноги и на себя прохладную
колодезную воду, стучит рукомойником братик. Ежась от утренней свежести, я терпеливо жду, пока он умоется.
На светлеющем небосводе еще не успела растаять поблекшая луна, а за горизонтом, медленно и беззвучно
выстреливая из-под земли в небо лучистые снопы света, уже просыпалось бодрое, отдохнувшее за ночь солнце.
Ополоснув лицо холодной водой, я быстро вбегаю в дом и уже через несколько минут, одетые мы стоим во дворе,
слушая наставления своей матери.
– Смотрите, с деньгами-то, – в который раз, тревожно повторяет мама.
Она разглядывает меня с братиком, любуется нами и смотрит на нас так, словно провожает своих детей за три девять
земель покупать новый дом или, в худшем случае, дойную корову.
– Ну, с богом, – грустно говорит мать и поочередно целует нас.
Мы с братиком спешим к автобусной остановке, расположенной рядом с двухэтажным зданием совхозной конторы.
Прозрачный парной воздух с утра непривычно свеж и колюч. Невысокие, заспанные дома, нехотя и лениво сверкнув

2. запыленными оконными глазницами, глядят на восток, где уже из-за светлеющей кромки недалекого горизонта вдруг
разбрызгивается ввысь золотистый веер лучей и, растворяясь в бездонном синеющем поднебесье, бесшумно тянет за
собой медленно выплывающий огромный красный шар.
И сонная еще улица уже полнится мычаньем скотины, звоном ведер, зычными звуками тугой парной молочной струи,
бьющейся о стенки подойника, возгласами и окриками женщин, пытающихся угомонить своих буренок и быстрее сплавить их на
выгон.
Маршрутный автобус проезжает в город через наше село один раз в день рано утром, да и то набитый до отказа. И
водителю всегда бывает нелегко высадить одних пассажиров и запустить следующих.
Нам чудом везет – и мы оказываемся в переполненном автобусе. Минуя окраины села, кладбище, бело-голубой
«Пазик» скоро выходит на широкое, покрытое мелко дробленым щебнем шоссе.
Серо-коричневое полотно дороги с легким поднимающим настроение шуршанием стремительно летит под автобус,
справа и слева желтеют свежей стерней убранные поля, ровно набитые рядами ядреных соломенных копен: рыжей пшеничной
и темно-бурой ржаной.
Бодро минуя пашни, наш автобус скоро выбирается на равнину, где густое и сочное разнотравье на ближних лугах и
пологих склонах небольших лощин вперемежку с диким разноцветьем степи дразнит и поражает взор своей неописуемой
красотой и буйством цвета.
– Заяц! – кричит кто-то в автобусе. – Смотрите, заяц!
Мы мгновенно поворачиваем головы и замечаем стремительно удаляющийся от дороги маленький, коричневый
комочек. Я начинаю думать о зайчике, о его незавидной заячьей жизни. Меня постепенно клонит ко сну, я нежно обнимаю
братика за плечи, прислоняюсь щекой к его пахнущим солнцем волосам и начинаю думать о городе, о том, как нам там будет
весело и хорошо…
– Приехали, вставайте, – расталкивает нас водитель. – Все, уже приехали.
Заспанные, протирая глаза, мы выходим из автобуса в город, с ходу поразивший нас шумом и большим количеством
транспорта на улицах, вкусными запахами котлет и гречневой каши с подливой, дразня аппетит источающихся из полуоткрытых
дверей различных столовых, кафе и закусочных.
Как и задумали, первым делом мы спешим в зоопарк и, купив билеты, долго ходим вдоль клеток, разглядывая всяких
диковинных зверей, попугаев и ящериц. Мы ходим так долго, что братик успевает несколько раз сбегать в киоск за мороженым.
Незаметно съев по три или четыре порции мороженого, нам и вовсе не хочется уходить.
Какой только, оказывается, живности нет на свете! Но больше всего в зоопарке меня поразили тигр и обезьяна. Тигр –
всем своим видом и повадками – обыкновенный домашний кот, только огромный и грузный, а маленькая неунывающая
обезьянка с грустными человеческими глазами, запавшими под низкий с облезлыми бровями лоб, без конца приводила меня в
оторопь: взглянешь на нее просто со стороны – зверушка, а пристальнее вглядишься в глаза – человек!
Из зоопарка мы идем в городской парк культуры и отдыха. Я предлагаю покататься на всех аттракционах, но братик
упорно тянет меня за руки.
– Когда мы пойдем в «Рыболов-охотник»? – хнычет он. – Уже скоро нам ехать домой, а тебе надо купить снасти для
рыбалки и еще ботинки на платформе.
Вспомнив про ботинки, мы сразу же выходим из парка отдыха, так как мне уже захотелось примерить себе на ноги
модные штиблеты, да и братишке не терпится накупить в магазине различных крючков, лески и специальных «заводских»
поплавков.
Боясь не успеть сделать покупки и опоздать на рейсовый автобус домой, мы с братом бежим по городу как
заведенные, иногда мы останавливаемся, чтобы снова расспросить, где находится магазин «Рыболов- охотник» или опять
купить мороженого.
К нам навстречу без конца идут и идут люди. Некоторые из них, глядя на нас, улыбаются. «И что все они делают в
городе?» – думаю я. И очень часто нам попадаются девушки. Ах, как они мне надоели!
Некоторые из них с удивлением разглядывают мою видавшую виды оранжевую балетку, загадочно переглядываются
между собой и, еле-еле удерживая смех, спешат мимо. Я никогда не видел так много девушек. И как они все красивы и похожи
друг на друга!
Я с недоумением гляжу им вслед, но не выпускаю из своих рук балетку – старенький мамин чемоданчик, куда
собираюсь сложить все наши с братиком покупки.
Наконец-то мы оказываемся у дверей своего любимого магазина «Рыболов-охотник». Долго споря и ругаясь между
собой, мы выбираем себе крючки с леской, поплавки и блесна. Затем братик просит продавщицу подать и показать спиннинг.
С видом знатока он долго разглядывает бамбуковое удилище с металлической катушкой, примеряется и даже
замахивается, будто собираясь закинуть блесну, но потом, тяжело вздохнув, возвращает его продавщице.
– Ну, что? – спрашивает та. – Берешь?
Братик, надувшись, молчит, словно обиделся на продавщицу за неуместный вопрос.
– Потом, в следующий раз, – грустно отвечает он и собирается выйти из магазина.
Глядя на брата, я не двигаюсь с места.
– Мы берем спиннинг, – говорю я и протягиваю продавщице за прилавком деньги.
Братик удивленно поворачивается ко мне, у него округляются глаза. Он недоуменно вертит головой и никак не может
понять, что за розыгрыш происходит в магазине.
– Это тебе, – говорю я, по-братски протягивая ему спиннинг. – С моей первой зарплаты.
– Спасибо, – братик радостно кидается мне на шею.
Уложив снасти в чемоданчик, счастливые мы идем по городу дальше, братик гордо несет в руках свой спиннинг.
Остановив на улице прохожего дяденьку, мы узнаем, сколько сейчас времени. Нам надо спешить и мы, быстро сделав
остальные покупки, бежим на автовокзал. От бесконечной ходьбы уже гудят ноги, хочется присесть где-нибудь и съесть
мороженого.
Изможденные и уставшие мы наконец-то добираемся до привокзальной площади, где под навесами зигзагообразных
площадок ожидания автобусов, спрятавшись от жаркого полуденного солнца, толпится разномастный приезжий народ.
Поодаль у грязного пивного ларька, ругаясь и толкаясь меж собой, шумно колышется из стороны в сторону пахнущая
вяленой рыбой и разливным пивом скомканная очередь из отъезжающих и провожающих мужиков.

3. «Остановите, музыку!» – в отчаянии надрывается на всю кишащую людьми площадь потрепанный репродуктор над
будочкой киоска грамзаписи. И этот пустой звенящий вопль, волнами растекаясь по дышащей жаром пыльной площади,
ударяясь затем о высокие стены многоэтажных домов, спутанным эхом снова отлетает на горячий асфальт под ноги к
ожидающим свои автобусы уставшим пассажирам, запруженных со всех сторон многочисленными авоськами и сумками.
По радио уже объявили посадку на наш автобус. Минут через десять мы должны поехать домой. И в этот самый
радостный момент я с ужасом вспоминаю, что забыл купить подарки своей маме и бабушке.
Увидев недалеко от автобуса толстую потную тетку, бойко торгующую жареными семечками, я устремляюсь к ней. Я
представляю уже, как мама угощает семечками своих соседок и подруг, пришедших вечером справиться о том, как мы с
братиком съездили в город и с гордостью рассказывает им о том, как ее сын летом заработал денег себе на одежду и корма для
коровы.
Тетка, обрадовавшись нежданному и солидному покупателю, по самые края любезно насыпает мне в чемоданчик
семечек. Схватив под мышки свою потрепанную балетку, я бегу к автобусу, в растворенные двери которого уже входит красивая
билетерша в синем форменном костюме.
Братик стучит в окно из автобуса и торопит меня. Вот я уже тянусь рукой к поручням, собираясь запрыгнуть на
подножку, как вдруг, оступившись, растягиваюсь плашмя на асфальте. Мой бесценный чемоданчик, выпав из рук, раскрывается,
и все содержимое рассыпается по пыльной земле.
Я в ужасе вскакиваю и, с трудом преодолевая стеснение и боль, начинаю спешно закидывать в балетку
рассыпавшиеся вещи и семечки. Мне кажется, что автобус может уехать без меня и, чтобы не заплакать от обиды и досады, я
закусываю губы, но слезы предательски падают и падают, темными, влажными точечками свертываясь на пыльном асфальте.
В раскрытую автобусную дверь слышно, как собравшиеся уже ехать пассажиры сначала дружно жалеют меня, а
потом также быстро начинают возмущаться и из-за задержки рейса. И средь этого шума недовольства мне слышится чей-то
робкий грудной голосок.
– Давай, я помогу тебе…
И тут же какая-то девочка, хрустнув коленками, приседает рядом со мной. Не спрашивая ни о чем, она молча начинает
подбирать с земли семечки и складывать ко мне в балетку, краешком глаза я вижу ее тонкие, будто матовые белые ручонки и из-
за жгучих слез не могу поднять голову.
Я смутно помню, как потом вошел в переполненный автобус к уже успокоившимся пассажирам, и мы поехали. Когда я
пришел в себя, мы уже были далеко за городом. Как оказалось потом, расстраивался я зря, все мои вещи оказались на месте, а
что касается пыльных семечек – так ничего не стоит их вымыть в чистой воде и высушить.
…И вдруг средь шума двигателя и обрывков разговоров, мне слышится знакомый уже грудной голосок. Я замираю и
втягиваю свою голову в плечи. Я боюсь оглянуться и ошибиться, но почему-то мне все кажется, что это – Она!
Я никогда не слышал такого чудного, необычного голоса! Мне нестерпимо хочется взглянуть на нее. «Кто же она
такая? – мучая сам себя, я думаю о незнакомке. – Смелая, без нее бы я совсем растерялся. И наверняка, красивая?..»
И всю дорогу я сижу как на иголках, вот мы уже заехали в село, а у меня все не хватает смелости оглянуться и
посмотреть на смелую незнакомку.
Итак, сегодня – первое сентября. Если только не досадная, но в тоже время радостная встреча в нашем классе с моей
новой знакомой, все идет хорошо. Вся школа выглядит праздничной и нарядной, стекла и оконные рамы, подоконники, полы и
парты во всех классах сияют свежей краской и чистотой.
В конце коридоре у окна стоят вальяжные старшеклассники и надменно, с пристрастием оглядывают новеньких,
особенно девчонок. Путаясь под ногами и все еще не в силах угомониться и свыкнуться со школьным порядком, с шумом
проносятся мимо ватаги пятиклашек.
Молоденькая учительница, проводящая по школе экскурсию для робких первоклашек, тушуется, краснеет и путается
под пристальными взглядами не по годам рослых десятиклассников.
Ярко и высокомерно, все еще не переставая любоваться собой, прохаживаются по школе две неразлучные подружки,
две отличницы и красавицы Айгуль и Света и, свысока поглядывая на толкающихся у буфета мальчишек, сдержанно и
высокомерно хихикают.
Глядя на Айгуль и Свету, я неожиданно ловлю себя на мысли о том, что красота их вдруг как-то поблекла и утратила
свою прежнюю притягательность. Они просто стали обычными девчонками.
Я дивлюсь своему неожиданному открытию. Раньше я боялся этих девочек-отличниц и, как бы мне они не нравились,
всегда старался держаться от них подальше, так как своим острым языком они могли зацепить и уколоть любого, кто попадался
в тот момент им под руку.
Теперь у меня странное приподнятое настроение. Почему-то мне становится смешно и радостно оттого, что новая
девочка будет учиться в нашем классе. Интересно, как ее зовут?
«Ура-а!» – во весь голос хочется крикнуть мне. Я никак не могу понять, отчего вдруг, так хорошо и весело стало мне?
Почему, что-то непонятное, воздушное и несуществующее так неожиданно волнующе будоражит мою душу? Отчего, я сам не
пойму себя?..
Наконец-то, звенит долгожданный звонок на урок, а мне хочется все думать о чем-то хорошем. Размечтавшись, я чуть
не опаздываю на урок и, одним из самых последних вбегая в класс, вдруг замечаю, как двадцать пять пар глаз, затаив дыхание,
настороженно следят за мной.
Оглянувшись, я вижу, как на классной доске, которую только сегодня мне пришлось усердно натирать, а затем позорно
бежать, оставив домывать ее новенькой девочке, неровными корявыми буквами было выведено, что я люблю Раю.
Так я узнал имя новенькой девочки.
Я догадываюсь, кто мог надо мной так топорно пошутить и, под одобрительный гогот мужской части нашего класса,
быстро смахнув тряпкой свое имя на доске, мелом дописываю вместо себя грозу всего нашего класса.
Верзила Захар, никогда не ожидавший с моей стороны подобной дерзости и прыти, вскочив с места, порывается сразу
же расправиться со мной, но к моему счастью в этот самый момент в класс входит наша учительница.
Шум разом смолкает и в установившейся тревожной тишине все яснее слышатся слабые, с трудом сдерживаемые
всхлипывания. Класс разом оборачивается назад и на последнем ряду видит согнувшуюся над партой новенькую. Неумело
закрывая руками лицо, она тихо плакала, вздрагивая худенькими плечами.
– Почему ты плачешь? – спрашивает Айнура Галимовна.
Стуча каблучками, она подходит к ней.

4. – Как тебя зовут?
Плач на миг прерывается, стараясь совладать собой, девочка поднимается с места и безуспешно пытается оторвать
ладони от лица. Я успеваю увидеть ее зареванное и ставшее вдруг таким некрасивым, залитое слезами лицо.
– Ра… Рая… – девочка силится сказать еще что-то, но не может, бесшумно всхлипывая, она снова прячет лицо.
– Кто ее обидел?– строго спрашивает учительница.
Взгляд ее падает на школьную доску и, похоже, все становится ясным. Класс, все ниже пригибаясь к партам, замирает.
– Кто это сделал? – строго вопрошает Айнура Галимовна и внимательно оглядывает всех нас.
Все притихают, только две подружки – отличницы Айгуль и Света густо краснеют и непроизвольно, без конца
оглядываются в мою сторону. Их мучает совесть, они, может быть, и не знают, что наделал Захар, но видели, как я последним
подходил к доске и что-то дописывал.
Я начинаю чувствовать себя неуютно, нерешительно ерзаю и порываюсь подняться. Заметив это, Айнура Галимовна,
подходит к моей парте.
– Сейчас же сотри с доски то, что написал и извинись перед девочкой, – предлагает она мне.
– Я не могу…
– Почему? – спрашивает учительница, удивленно вскидывая брови.
– Это не я.
– А кто?
Я мучаюсь оттого, что сказал неправду и не знаю, как объяснить Айнуре Галимовне, что первым на классной доске
написал Захар. Я глупо и молча смотрю на учительницу и, как назло, ни слова не могу сказать ей в свою защиту.
Мне нравится Айнура Галимовна. Она очень красивая, у нее приятный мелодичный голос и огромные лучистые глаза.
Но не всегда моя учительница бывает такой приятной. Иногда, когда ей хочется казаться очень строгой, она почему-то
повышает свой голос, который начинает неприятно звенеть металлическими нотками, а глаза ее сразу становятся такими
колючими, что теряют всякую обворожительность. Только сама Айнура Галимовна всего этого не знает и не замечает, а сказать
ей об этом никто не может.
– Ну, что? – торопит она и вкрадчиво смотрит мне в глаза. – Ты скажешь или нет?
– А первым написал не я, – признаюсь я.
– А кто?
Я стою молча.
Моя учительница не хочет мне больше задавать наводящих вопросов и поступает по иному.
– Выйди из класса, – спокойно говорит она. – Твой поступок обсудим после уроков. С твоей мамой.
Я знаю, что для меня это конец. Забросив в портфель учебники и тетради и, нисколько не раскаиваясь, я выхожу из
класса. Хорошего настроения как не бывало и уже на ступеньках лестницы, я начинаю запоздало жалеть о том, что произошло.
Моя мама очень строгая и работает она учительницей в нашей школе. Иногда, правда, очень редко, когда я сильно
доведу ее своим не примерным поведением, мама может сгоряча пару раз стегануть меня и ремнем. Я представляю себе
расстроенное лицо мамы, мне становится так тоскливо и так грустно.
Я с горечью начинаю думать о том, что несправедливо и совсем напрасно обидел новенькую девочку и свою любимую
учительницу и жгучее чувство стыда, страха и сожаления все сильнее охватывает мое нутро…
Так необычно заканчивается мой первый урок в новом учебном году и так происходит мое первое знакомство с моей
спасительницей Раей…
И в тот же день поздним вечером, после долгих занятий в школе и непростого разговора со мной, мама, в первый раз за
руки ведет меня домой к Рае – извиняться.
И впервые в жизни, на себе учась умерять непомерные позывы собственной гордости, под напором матери уступаю
девчонке, первым признав свою вину, которой, может быть, и не существовало и первый раз в жизни я познаю великое
блаженство и счастье быть прощенным девочкой, но в глубине души женщиной…
2
В моем возрасте, когда не терпится побыстрее вырасти и стать взрослым, так долго и до обидного медленно идет
время. Мы совсем не замечаем каждый пролетающий мимо день, а предстоящие нам пройти школьные годы – кажутся целой
вечностью.
Тем не менее, так незаметно, своим чередом, день за днем, проходит год. И наступает новый сентябрь. Необычный и
ласковый, недокучливо жаркий с высоким емким небом над головой и долгими прощальными криками птиц, тянущихся в теплые
дальние края.
На коротких и больших переменах, вся ребятня высыпается из здания школы и унылый пришкольный двор, вмиг
преображается в настоящий и веселый праздник.
Играя в «кошки-мышки», водят хороводы счастливые и глупые первоклашки, бьются в «классики» на маленьком
пятачке асфальта голоногие девочки с большими бантами в косичках. Рядом с ними их вчерашние подружки, заметно
вытянувшиеся за лето в росте, угловато жмутся к штакетникам, перешептываются, как-то совсем по-другому глядя на своих
сверстников и, случайно встретившись с ними глазами, неожиданно замолкают и скромно тупят взгляд.
А новоявленные объекты повышенного внимания несколько повзрослевших девчонок – ничего не подозревающие
пацаны, позабыв обо всем на свете, гоняют мяч на пустыре или сражаются в «перья» на цементных ступеньках школьного
крыльца, спорят, ссорятся, мирятся, договариваются между собой о поединках один на один.
Быстро и незаметно пролетает эта прекрасная пора. Школьные заботы все сильнее втягивают нас в свою обыденную
лишь на первый взгляд, но насыщенную большими и малыми событиями жизнь.
Новая девочка из нашего класса для меня по-прежнему окутана ореолом некоей тайны, недоступная и
необыкновенно притягательная. У нее странное и совсем неказахское, но такое прекрасное имя. Мне кажется, что это самое
лучшее и самое красивое в мире имя!

5. Увидев Раю, я тушуюсь и не знаю, как в этой ситуации повести себя дальше. Я теряюсь и не знаю, что делать, то ли
подойти к ней и как ни в чем не бывало, запросто заговорить пусть даже о чем-нибудь пустячном и ничего не значащем, то ли
демонстративно не замечать ее, будто она мне вовсе безразлична.
Пока я тушуюсь и терзаюсь в своих мучительных сомнениях, Захар, не теряя времени даром, во всю кружится около
Раи, изо всех сил стараясь обратить на себя ее внимание и хорошее расположение.
Я удивляюсь, что даже такой отъявленный наглец, как он, никак не решится подойти к ней близко и каждый вечер,
лишь издали, сопровождая Раю со школы и никого не подпуская к объекту своего обожания, «дежурит» около ее дома.
Я начинаю подозревать, что Захар тоже влюблен в Раю и таким образом выражает свои чувства. Он неожиданно
начинает поражать учителей своим прилежанием в учебе и дисциплиной на уроках, однако на переменах, непоседа и хулиган,
все также продолжает верховодить.
Особенно доставалось от него Мурату, который по воле нашей классной руководительницы оказался за одной партой
с Раей. Захар на переменках заставлял его незаметно прятать тетрадки или другие принадлежности своей соседки, чтобы
потом самому «обнаружить» пропажу и собственноручно вручить ее хозяйке. Конечно, все это было так примитивно, но кажется,
Захару почему-то нравилось таким странным образом завоевывать внимание новенькой.
Однажды Рая принесла в школу сборник рассказов Конан Дойля и дала его почитать Мурату. Но первым, естественно,
завладел этой книжкой Захар и очень сильно раздираемый любопытством кое-как одолел ее за неделю и, не найдя в этой книге
ничего из того, что он, вероятно, надеялся встретить, ходил удрученный чем-то и хмурый, словно его обманули.
Вслед за ним прочитал рассказы Мурат, а затем и весь класс.
Удивительная находчивость и железная логика непревзойденного сыщика Холмса поразили мое воображение так
сильно, что у меня не оставалось ни каких сомнений в том, что он реально существует, я искренне верил и «апельсиновым
зернышкам», и в «союз рыжих». Мир Шерлока Холмса буквально поглотил меня, что я долго и никак не мог выйти из него и
практически жил в нем.
Интересные события стали происходить теперь в нашем классе. Стоило только Рае принести для Мурата томик
Конан Дойля, как все поголовно увлеклись детективами, стали вдруг истыми любителями литературы и начали обмениваться
книжками прямо в школе.
Однажды ненастной осенней порой мне в голову приходит заманчивая и почти фантастическая идея. Уверенный в
том, что Захар тоже прочитал потрясший меня рассказ писателя об апельсиновых зернышках, я решил его проучить.
С неимоверным усилием, раздобыв в нашем селе пять заветных зернышек, я вкладываю их в конверт и, как описано в
книге, прикрепив к ним устрашающую записку с тремя таинственными «К», опускаю письмо в почтовый ящик. Согласно Холмсу,
человек, получивший по почте пять сухих апельсиновых зернышек в конверте с подобной запиской, должен был покончить с
собой или же его непременно «убирали».
Пару дней, пока мое отправление шло по почте, я не мог найти себе места, уже сожалея, что поторопился с письмом.
Все еще находясь под впечатлением рассказов о Шерлоке Холмсе, я боюсь, что Захар, зная, как должен был поступить
настоящий джентльмен, получивший в руки конверт с пятью апельсиновыми зернышками, может сотворить с собой что-нибудь
непоправимое.
Однако, к счастью и моей радости, Захар не оказался настоящим джентльменом и продолжал вести себя так же, как и
обычно, нагло и бесцеремонно следил за каждым шагом Раи и вечерами, не подпуская никого к ее дому, аккуратно выходил на
«дежурства».
На третий день после уроков Захар тихо знаками зовет меня на задний двор школы и, как только мы зашли за угол,
быстро сует мне в лицо скомканный листочек с неровно выведенными знаками «К.К.К.».
– Твоя рука? – спрашивает он.
Радуясь тому, что Захар жив и здоров и ничего не совершил над собой, я собираюсь рассказать ему, как боялся за него
и переживал за свою глупую шутку, но он больно сжал мне мое плечо.
– На! Получай!
От сильного удара у меня, что называется, из глаз полетели искры. Мы цепко схватились ним и, колотя друг друга,
покатились по холодной и пыльной земле.
– А ну-ка, кончайте!
Над нами вовремя раздался чей-то грозный голос, и я почувствовал, как чьи-то большие, цепкие руки растаскивают и
разводят нас в стороны.
Открыв глаза, я увидел с удивлением склонившегося над нами школьного завхоза дядю Тлекеша.
– Что не поделили? – мирно интересуется он. – Петухи бойцовые.
Нам нечего ответить ему. Стряхивая с одежды грязь и пыль, мы поднимаемся и молча расходимся по домам.
На следующий день я появляюсь в школе с огромным, лиловым синяком под заплывшим глазом, а бывший забияка и
гроза всего класса Захар – с опухшими, потрескавшимися губами, хмурый и ко всему равнодушный.
Весть о том, что мы с Захаром будто бы подрались из-за Раи, быстро облетела всю школу. На уроках Рая незаметно
поглядывает на мой заплывший глаз, естественно, ей приятно, что я так пострадал из-за нее, но она делает вид, будто все
безразлично.
Сегодня в школе субботник. В пришкольном саду граблями мы собираем в кучи жухлую траву и сжигаем, подсаживаем
новые деревца вместо старых, выкорчеванных пней.
Высокий и седовласый учитель труда, распределяя нас по рабочим местам, отправляет меня на помощь девчонкам
перетаскивать перегной из сваленной невдалеке кучи под молодые яблони. Быстро схватив носилки, я с удовольствием бегу
исполнять задание учителя. Ведь среди этих девушек находится и Рая!
Я начинаю замечать, что Рая уже по-другому смотрит на меня, не так настороженно, как раньше. Вместе со мной она
смело берется за работу и, чтобы ей было легче поднимать, я накладываю перегной по половине носилок.
Мы с радостью, почти бегом сносим под деревья перегной и мне хочется, чтобы этот счастливый день длился
бесконечно. Какое это невиданное наслаждение и удовольствие вместе с Раей перетаскивать на носилках перегной! Совсем
немного, оказывается, надо человеку для счастья!
Нежное осеннее солнышко ласкает землю, легкий ветерок разносит от костерков по саду пьянящий запах кислого
дыма, то там, то здесь слышится девичий смех и довольный гогот ребят. Ласковый и теплый, словно парной день с тающими на
бездонном бледно-голубом небе барашками невесомых облаков, незаметно вселяет в меня тихую, идущую откуда-то изнутри
радость и непонятное, трепетное предчувствие чего-то приятного, необыкновенного и необъяснимого…

6. Приветливая и чудная погода, похоже, благостно действует и на Раю. Когда мы в очередной раз высыпаем на землю
содержимое своей носилки, она вдруг предлагает мне немного отдохнуть и отдышаться.
Красиво разминаясь, Рая все продолжает думать о чем-то своем. Вытягивая вперед сомкнутые руки, она хрустит
своими длинными музыкальными пальчиками, и все время как-то странно смотрит на меня, словно хочет сказать что-то очень
важное.
Рая близко подходит ко мне. Теплый ветерок слабо треплет ее непослушные выбивающиеся из-под косынки темные
волосы.
– А ты, любишь читать? – неожиданно глядя мне в глаза, с придыханием спрашивает Рая.
Я еще так близко не видел ее изумительных темно-серых глаз, у меня вмиг перехватывает дыхание. Ее огромные,
чуть затуманенные глаза смотрят на меня пристально, будто чувствуя и зная, как бешено у меня в груди колотится и, вот-вот,
уже готово вылететь мое сердце.
– Да, – говорю я, наконец, приходя в себя. – Люблю.
– А кого именно? – вмиг оживляется Рая.
Ее лучистые глаза лукаво искрятся и все также внимательно и весело смотрят на меня.
– Как, кого? – изумляюсь я. – Просто книги! Интересно как-то, ты спрашиваешь!
Рая смущается и, недовольно закусив губы, рассеянно замолкает. На какой-то миг она обиженно отворачивается в
сторону.
– Я имела в виду авторов, – помолчав, тихо поясняет Рая.
– Так бы и сказала! – говорю я.
Я радуюсь тому, что Рая растерялась. Я знаю, что с ней мне не следует вести себя так, но меня уже безостановочно
несет как лодку без весел в буйном море любви и дикого восторга.
– Шолохов, Гайдар, Некрасов, Пушкин, Сергей Михалков, – громко начинаю перечислять я. – Лев Толстой, Лермонтов…
Остановившись, как назло, я больше не могу никого вспомнить. Мне никогда не приходило в голову запоминать
прочитанных авторов. Я усиленно напрягаю память, силясь вспомнить что-нибудь еще, чтобы больше удивить Раю.
Она не торопит и терпеливо ждет.
– Ты их всех прочитал? – спрашивает Рая.
– Так в школе же проходили, – говорю я.
– Так ты их прочитал?
– А что их читать! Одна скукотища!
Рая явно недовольна ответом и ждет, что я скажу еще.
Я мучительно пытаюсь вспомнить автора еще одной книжки, прочитанной мной летом книжки, но не могу.
– Есть одна книга, – вспоминаю я. – Мне она точно понравилась. «Честь» называется, про парня, который чуть не стал
хулиганом…
– Григория Медынского, – тихо напоминает мне она.
Рая подсказывает правильно и попадает в точку, но мне совсем не нравится, что какая-то девчонка поучает и
поправляет меня.
– Ну, ладно, хватит! – небрежно говорю я, позабыв о том, что всего лишь час назад был счастлив только оттого, что
просто нахожусь с ней рядом и дышу одним воздухом. – Не люблю запоминать разных там авторов!
– А Тургенева ты любишь? – сильнее увлекается Рая, она еще не уловила мой каверзный и своеобразный юмор.
– Кого? Тургенева? – искренне удивляюсь я. – Его и читать-то не интересно, он же из школьной программы!
– Ну и что! – горячится Рая. – Значит, ты просто его не читал!.. Иначе бы так не говорил! «Асю», например, читал?.. А
«Вешние воды»? – добавляет она. – А «Первую любовь»?!
– Я школьную классику вообще не читаю! – высокомерно парирую я. – Терпеть не могу. Эти Пушкины разные, Толстые!..
Не люблю я их! Конан Дойль – вот это вещь!
– Классика не бывает школьной или внешкольной!
Лицо ее разрумянилось, глаза потемнели и стали колючи. Рая взволнованно дышит, ей хочется срочно переубедить
меня.
«Ах, какой ты глупый и недалекий!» – наверняка, думает она обо мне, но все равно не сдается.
– Классика – есть классика! – говорит Рая.
Солнце, поднимаясь выше, начинает сильнее припекать мне спину. Стянув с себя куртку, я небрежно бросаю ее на
стелющиеся к земле, яблоневые ветки.
– Что ты делаешь? – пугается Рая. – Ты же можешь сломать веточки!
Носком ботинка я бездушно сталкиваю свою куртку на траву.
Рая несколько растерянно смотрит мимо меня куда-то в сторону, думая о чем-то своем и, без конца покусывая губы,
разминает в ладонях комочек чернозема, который, легко рассыпаясь, сквозит меж ее длинных красивых пальцев.
Я невольно заглядываюсь на нее. Выбивающиеся из-под светлой косынки темные волосы, тонкие изящные брови и
густые длинные ресницы, чутко вспархивающие и реагирующие на каждое мое слово или движение, красиво подчеркивали
матовую белизну ее прелестного лица, от которого на самом деле невозможно было оторвать взгляда.
Она резко и неожиданно оборачивается ко мне и мы, снова спонтанно встречаемся с ней глазами. Покорное и,
наверное, довольно глупое выражение моего лица, похоже, действует на нее смягчающе и буквально через минуту мы снова,
будто ничего и не произошло, продолжаем прерванную беседу.
– А Чингиза Айтматова ты читал? – вновь заводится Рая. – А Виктора Астафьева или Шукшина?
– Я предпочитаю только современных писателей! – с умным видом гордо изрекаю я. – Не люблю хлам, всякое старье!
– Все, достаточно! – снова и, похоже, уже окончательно выходит из себя Рая. – Все, закончили ликбез!
– Что все?
– С тобой все ясно! – Она уходит и берется за носилки. – Нас уже заждались, пошли, нам с тобой лучше носить перегной,
чем рассуждать о высокой литературе.
– Ладно, пошли, – я нехотя одеваю куртку.
Вдруг, всего лишь минуту назад решительно настроенная на работу, Рая не выдерживает, будто вспомнила что-то
неотложное и, бросив в сторону носилки, загадочно смотрит на меня своими изумительными серыми глазами. По выражению ее
прелестного лица было заметно, что ей нестерпимо хочется спросить у меня о чем-то для нее очень важном.

7. Шалый ветерок с реки, вздувая мелкую пыль, тихо разбрасывает опавшую листву по пришкольному саду. Слышно, как
рядом на речке, захлебываясь, тарахтит движок. Это дядя Павел Казачков, старый моряк и рыбак поливает свои мудреные
огородные коммуникации.
– Скажи, – по-женски вкрадчиво спрашивает меня Рая. – Это правда, что Захар побил тебя из-за меня?
– Из-за тебя? Еще не хватало! – пренебрежительно бросаю я в сторону. – Кто сказал, что он меня побил! Ну и
придумают же!
Сам не зная почему, я разворачиваюсь и гордо ухожу прочь.
Я лишь успеваю заметить легкое удивление на лице Раи, она была явно не удовлетворена моим ответом. Пройдя
несколько шагов, я спохватываюсь, мне хочется снова вернуться к Рае. Однако изо всех сил я гоню себя прочь от нее, стараюсь
не смотреть назад, но не выдерживаю и оглядываюсь.
Рая все продолжает одиноко стоять среди дыма и запаха костров в опавшем школьном саду, расстроенная и жалкая.
Ничего совсем не понимая в происходящем, она грустно смотрит мне в след…
«Прости, я не хотел обидеть тебя! – хочется крикнуть мне, но мои ноги несут меня все дальше и дальше от нее. – Да, из-
за тебя я подрался с Захаром! Да, это правда! Из-за тебя!»
Но Рая этого уже не слышит, хотя, может быть и догадывается. Бессознательно я на миг замедляю шаг, чтобы снова
вернуться к ней, но что-то уже по инерции толкает меня все дальше и дальше от нее, не давая остановиться…
И как финальный эпизод из старого, виденного когда-то в далеком детстве и почти забытого черно-белого
кинофильма, навсегда врезается в мою память замершая во мне немая картина – сухой и ветряный день, низкий, стелящийся по
земле дым сгораемой листвы, Рая, застывшая в недоумении средь осеннего пришкольного сада и неслышимый уже шум
движка у реки…
Уже оказавшись дома и оставшись наедине с собой, я начинаю явственно ощущать, как запоздалое осознание
напрасно нанесенной мною Рае обиды и тяжелое чувство образовавшейся в моей душе пустоты и отрешенности, медленно и
тягуче обволакивает меня. И сильно-сильно, до вскрика, стискивает мое уже разбитое сердце…
Разозленный на самого себя, дома я отыскиваю в книжном шкафу томик Тургенева и принимаюсь за чтение. Почти
через силу я заставляю себя одолеть хотя бы несколько страниц…
«Не дурно пишет!», – с ехидцей отмечаю я про себя, кое-как прочитав одну главу, но далее мой иронический настрой
незаметно и быстро улетучивается. Все сильнее и сильнее вовлекаюсь я в чтение…
Мать зовет меня кушать, она уже ругается, что остывает ужин, а я никак не могу оторваться от книги. Я впервые в своей
жизни читаю книжку до глубокой ночи. Право, как замечательно пишет Тургенев!
Я оказываюсь на крутом каменистом берегу далекого Рейна и с первого же знакомства влюбляюсь в Асю, а потом
одновременно и в Джемму. Бурно переживая любовную историю неведомого мне ранее господина Санина, я на миг
представляю себя сидящим в его кожаном кресле, и грусть затмевает мое сердце. И вот я явственно вижу Асю, которую, уже
люблю, и мне хочется немедленно бежать в горы и разыскать ее…
И в образе Аси мне чудится Рая, тоненькая и хрупкая, такая же несговорчивая и ранимая. «Ася – это моя Рая!» –
неожиданное открытие ошарашивает меня.
«Ася – это Рая!» – стучит уже в голове. – «Рая – это Ася!»
Эта странная связь увлекает меня, поражает и удивляет. Как это можно более полутора века назад так точно и остро
описать все чувства и тревоги, сильно волнующие меня, молодого человека сегодняшнего дня? Разве такое возможно?
Разве бывает так, что я теперь влюблен одновременно и в Асю, и в Джемму, и в Раю?..
Не достаточно ли на сегодня любви и не много ли, их, троих моих возлюбленных, на меня одного?..
3
Мне кажется, что после наших разговоров на субботнике и моих необдуманных высказываний и поступков, Рая
надолго, а может быть, я боюсь, и навсегда потеряла ко мне всякий интерес. Ведь теперь я стал для нее одним из самых
заурядных и скучных одноклассников.
Но если б Рая знала, что я уже не тот самоуверенный и жалкий хвастунишка, если бы она знала, как с каждым днем мне
все труднее делать вид, что не замечаю ее, и как мне не терпится поговорить с ней, скажу честно и без иронии, о литературе. Да,
именно о литературе, которую, кажется, я так нежданно и негаданно полюбил!
Ведь я теперь узнал и Айтматова, и Шукшина, и с Буниным наладил знакомство, и с Виктором Астафьевым, а Лев
Толстой – скажи мне кто-нибудь об этом год назад, я бы в лучшем случае расхохотался или оскорбился – стал моим любимым
писателем! Всю зиму, каждый вечер я провожу с книгами и в мой комнате, допоздна горит свет…
«Как я мог раньше жить без книг?» – удивляюсь я и теперь мне абсолютно понятен тот шок, который испытала Рая от
«культурного» общения со мной. Мне становится ужасно стыдно за себя, тогдашнего, пустого, глупого и самонадеянного.
На уроках, словно магнитом тянет меня к окну, где за третьей партой сидит Рая, и я ничего не могу поделать с собой. Я
смотрю, как она, покусывая губы, хмурит лоб над трудной задачкой, замираю, когда лицо ее озаряется улыбкой и небольшой
носик с маленькой родинкой на самом его кончике становится еще прелестней…
Я быстро отворачиваюсь в этот момент и, замерев, почти не дыша, долго сижу не двигаясь, боясь, что кто-то уже успел
заметить, как у меня перехватило дыхание и по предательски сильно-сильно, словно подсмотрел что-то недозволенное или
запретное, громко на весь класс стучит мое сердце. И я со страхом и радостным волнением думаю о том, что все эти мои
сердечные страдания не могут продолжаться так бесконечно долго…
Шел конец мая. И вечерами, когда уставший денек, золотистым отсветом пробегая по полям, перекатывался за
горизонт, подтягивая за собой на село легкую прохладу, все вокруг тихо и незаметно полнилось волглым, травянистым духом.
В многочисленных палисадниках и дворах нежным лиловым цветом просыпалась сирень и своим дурманящим
ароматом кружила девушкам головы, за что вперемежку с дикой желтоголовой чайной розой обильно выкрадывалась из садов
шустрыми парнями, недавно отслужившими в армии для их трепещущих и млеющих от такого внимания подруг…
А наутро в благодарность за все кучи сиреневых букетов по всему селу как никому ненужные свидетели счастливых
мгновений оставались усыхать по лавкам и тихим завалинкам.
Отличнейшая пора – окончание экзаменов! Как прекрасно это время и чудесна жизнь, ведь впереди нас всех ожидают
долгие летние каникулы. И все ждут от них чего-то необыкновенного и обязательно радостного.

8. Ребята из нашего класса вслух мечтают о том, чем будут заниматься летом, делятся советами, рассказывают, кто куда
поедет, девочки ходят стайками и, как всегда, секретничают, неслышно шепчутся о чем-то и беспрестанно смеются.
Весь наш класс намеревается уехать на моря, по большим и малым городам или в лагеря отдыха и лишь я один
собираюсь к дедушке на джайляу. В город я тоже поеду, но только потом, к концу школьных каникул. Пока же я буду помогать
своему дедушке и стану ухаживать за сакманом – выпасать на лужайке около дома двух-трех месячных ягнят, пока они не
окрепнут и станут на ноги, а затем, когда начнется сезон, хочу поработать еще и грузчиком на заготовке сена.
Рая со своей мамой готовится к далекой поездке на юг страны к Черному морю. До переезда в наше село, они жили в
небольшом городке нефтяников и привыкли каждый год ездить на море. Я немного завидую ей. Я еще никогда не видел моря.
Интересно, какое оно море? Синее, неспокойное и бескрайнее, с кричащими чайками над крупными седыми волнами и
большими белыми кораблями с множеством разномастных людей на красивой высокой палубе? Вот увидеть бы, когда-нибудь,
море…
Я давно решил серьезно поговорить с Раей и хочу ей сказать, что буду скучать по ней. Я настроен весьма решительно
и собираюсь немедленно рассказать ей о том, что терзает и мучает меня. Однако…
Нет, пожалуй, я никогда не смогу признаться ей в этом.
А еще, я хочу откровенно и прямо спросить Раю: будет ли она, хоть иногда, вспоминать обо мне?..
Сегодня у Марса, нашего одноклассника, день рождения. Он пригласил всех нас вечером к себе домой. Рая тоже
будет там и я, наконец-то решусь и обязательно приглашу ее на танец, и скажу, что целое лето буду думать только о ней. Да, так
и скажу. И даже ни на кого не посмотрю, пусть все думают, что хотят. А потом я возьму и назло всем провожу ее до дома…
Я еще никогда в жизни не провожал девушку. Я представляю, как поведу себя наедине с ней, наверное, мне будет
немного трудно и непривычно. Вечерами прохладно и мне надо будет небрежно накинуть свой пиджак Рае на плечи, а у калитки,
придется обнять ее на прощанье и даже поцеловать…
О, нет, я не смогу! Как хотите, но я еще никогда не целовался с девушкой. Мне становится не по себе и уже совсем не
хочется идти на день рождения друга…
Но как только наступает вечер, я не выдерживаю и одним из первых прихожу на именины своего одноклассника.
И целый вечер я смотрю только на Раю. Какая же она сегодня красивая и нарядная! При слабом свете старинного
тряпичного абажура в углу комнаты, распущенные на плечи темные волосы потрясающе красиво оттеняют ее светлый лик, с
огромными лучистыми глазами.
Рая одета в какое-то красивое, с фиолетовым оттенком, темное синее платье. Она сидит на стуле как изваяние,
небрежно, до самого пола распустив бесконечно мелкие складки своего длинного платья и при тусклом свете лампы, похожа на
взрослую девушку.
Я долго собираюсь пригласить ее на танец и никак не могу решиться. Мне почему-то наивно кажется, что Рая только и
ждет, когда я подойду и приглашу ее на танец. Не знаю, может быть, я ошибаюсь…
Пока я долго решаюсь, мои одноклассники не теряются и без конца приглашают ее и приглашают. Мне становится
немножко обидно за Раю, что она никому не может отказать. А верзила Захар рад тому и, который уже раз, танцует с ней.
Самодовольный и счастливый, он изредка победно косится в мою сторону.
Мне уже надоело сидеть и смотреть, как с Раей танцуют другие.
«Все!» – решительно говорю я сам себе и собираюсь встать, но в самый последний и ответственный момент моя
решительность куда-то исчезает, а ноги подкашиваются сами собой.
Я дважды направляюсь к Рае, но, так и не дойдя до нее, два раза приглашаю на танец Нургульку, с которой мне совсем
не хотелось танцевать, но которая будто нарочно все время оказывалась на моем пути. И оттого, что эта Нургулька, наивно
думая, что нравится мне, улыбается и строит всем глазки, становится еще горче и обиднее.
Быстро, однако, бежит время! Уже поздно и всем пора домой, а мне так и не удалось потанцевать с Раей…
Шумной толпой мы выходим на воздух и счастливые, бредем по засыпающим улицам родного села. Я специально
держусь рядом с Раей и радуюсь, что в темноте никто не видит моего ликующего лица.
Недолгим является счастливый миг – в самом конце улицы, Рая вместе с Нургулькой поворачивают домой. Они
быстро прощаются со всеми, в том числе и со мной и уходят, а следом за ними, как ни в чем не бывало, увязывается Захар.
Как всегда, я снова опоздал. «Так тебе и надо!» – безжалостно корю я себя. Мне уже становится решительно все равно,
кто провожает Раю до дома и мое радостное, воздушное настроение быстро сменяется разочарованием. Рассерженный,
обиженный и злой на самого себя, я одиноко бреду домой по спящему ночному селу.
На столе в сенях в большом бокале, прикрытом салфеткой, мама оставила для меня парное молоко. Я пью
прохладное уже молоко, постепенно успокаиваюсь и, пройдя в свою комнату, без настроения ложусь спать. И долго-долго лежу
с открытыми глазами.
Завтра, я уезжаю к дедушке на джайляу. Я жалею о том, что снова так и не смог ничего сказать Рае. У меня
продолжительно нудно и, в то же время, сладко ноет в груди, что нестерпимо сильно хочется сейчас же побежать на улицу и
немедленно позвать из дома Раю, чтобы сказать ей и признаться, что не могу без нее…
Однако я знаю, что никуда не побегу и, от осознания своей нерешительности и безответности чувств, сильно мое
сердце щемит, и все больнее и больнее. И я не знаю, что поделать с собой…
Проснувшись с первыми петухами, подоив и отогнав скотину на выгон, мама кормит меня свежим творожком, блинами
и чаем. Затем она ведет меня по стылому звонкому утру в совхозный гараж и, скоро договорившись с кем-то из шоферов, сажает
на попутную машину.
Я долго трясусь в кабине грузовика. Искоса поглядывая на хмурого, молчаливого шофера, я дивлюсь его умению
одной рукой, не отрывая другую от баранки, выискивать в бардачке сигареты со спичками и ловко прикурив, аккуратно
водворять все это на место. За все время пути он лишь раз, когда я забирался в кабину его «ЗИЛа», взглянул на меня.
– К деду, значит? – пробасил он, уточняя и немного подумав, ободряюще, добавил: – Ишь, похож на отца, только ты
черненький, в мать, видно, пошел. Молодец, что помогаешь матери.
– Да, на сакман еду, – несмело соглашаюсь я с ним, ожидая еще кучу вопросов. Мне приятно, что он вспомнил моего
отца. – Помогать буду дедушке.
Я хочу рассказать ему, что по настоящему мой дедушка – это самый старший родной брат моего отца, но так как я
никогда не видел деда, с раннего детства называю своего дядю дедушкой. Но шоферу это уже не интересно, он не смотрит на
меня, только кряхтит и дымит, думая о чем-то своем и, с треском переключив передачу, надолго забывает о моем
существовании в его кабинке.